Глава 5, "Король Хлопок", ч.2

Я влюбился в четырнадцать. Назову ее здесь Энджел. Она была темнокожей красоткой, с большими смеющимися глазами, ее улыбка озаряла мне день, а тело воспламеняло мо кровь. У нас никогда не было секса, но мы целовались и обнимались. И гуляли после церкви. И все знали, что она моя девочка. Если какой другой парень заговаривал с ней, значит, ему потом приходилось иметь дело со мной. Я ревновал ее красоту и ее милые детские манеры.

Какими бы мы не были юными, мы уже обсуждали, как мы поженимся. Она сказала, что хочет от меня детей. И я сказал, что буду любить ее и ухаживать за ней, как надо – или умру, если у меня не получится. В этом я был романтик. Ее родным я нравился, потому что я много работал. Может, они мне сочувствовали особенно, потому что моя мама умерла совсем молодой. Мама Энджел делала пироги с картофелем, которые возвращали меня к мыслям о моей маме. Все шло так хорошо, вся эта любовь и восторги, что я думал: это слишком хорошо, чтобы быть правдой. И правильно думал.

Это был обычный вечер – вечер воскресенья. Я пошел в церковь, предвкушая увидеть Энджел. Но ее там не было, и никого из ее семьи. Я чувствовал, что что-то не так, но решил, что они просто приболели. Священник читал проповедь, я и мой брат пели. Я молился, чтобы Энджел появилась в церкви до конца службы. Я чувствовал, что вокруг меня все что-то знают, чего не знаю я, но бояться мне сказать… И только перед благословением мне все рассказали…

Возвращались на плантацию из Индиаполы, ехали в кузове грузовика, случилась авария. Машина врезалась в грузовик, моторы охватило пламя, машины перевернулись, и Энджел и вся ее семья разбились насмерть. Эта новость раздавила меня. Сначала я не поверил. Это была какая-то другая семья, кто-то перепутал на опознании. Или Энджел в больнице, где она поправиться, и скоро все станет, как было. Но после я убедился, что никакой ошибки не было. Энджел не стало. Ее тело, и тела ее мамы и папы и братьев назад привезли в мешках. Их тела были так искалечены, что хоронили их в закрытых гробах. Никто не испытывал такой боли, как я.

Я плохо переживаю потери. Не умею держать удар. Не могу понять, как оплакивать: когда начать, когда остановиться, когда молиться и когда плакать. Когда я начал плакать по Энджел, я не мог остановиться. И мне было стыдно. Мужчинам не полагается плакать, как детям. Но я называл ее своей малышкой, а теперь ее не стало. И я вернулся в мир, в котором ты мог потерять кого угодно когда угодно – в один миг. Как я потерял моего младшего брата. И маму. И бабушку. И Энджел. Не важно. Не могу об этом думать долго, а то умру от горя. Просто продолжать работать. Продолжать подвигаться вперед, распахивая поле, готовя землю, чтобы, когда настанет пылающая летняя жара, цветы хлопка взорвались новой жизнью, выставляя свой плод для сбора. Думай о хлопке, не об Энджел. Сдерживай боль. Пытайся забыть. Работай. Собирай хлопок.

Хлопок направил меня снова к жизни. На плантации м-ра Джонсона я был одним из лучших. Я выходил в поле, работал как заведенный, собирал хлопок как сумасшедший. Я был на подъеме. Это был пик долгого процесса, пока растет хлопок, и просто пиршество для глаза – этот мир белого цветения. Вокруг Индианаполы у нас был сорт хлопка под названием Дельта Пайнлент. Владельцам он нравился, потому что годился на масло. Сборщикам он нравился, потому что зерна в нем были тяжелее. Больше веса означало больше денег. Мы с моим двоюродным братом Биркетом Дэвисом собирали его бок о бок. И в обоих сила била через край. У нас были состязания. Я мог собрать в день 480 фунтов (1058 кг). Но мой брат был еще лучше, он собирал больше 500. Это означало, что каждый зарабатывал пример доллар 75 центов в день – на целый бакс больше, чем в среднем. Мы довольно быстро загордились и, вместо того, чтобы выходить в поле 6 утра, мы ждали, пока роса не высохнет на листьях, и начинали сбор только в 8. И все равно на двоих у нас получалось примерно по 1000 фунтов Дельта Пайнлеты. Мы были хлопковыми маньяками.

Я наблюдал, как зреет хлопок с начала лета. Пахал, вырубал сорняки и полол траву, которая могла задушить хлопок. И настало время, как говорят фермеры, «оставить его на покое». Это значило, что все, что я мог сделать, я уже сделал. Хлопок, понимаете, хрупкий. Я защищал урожай и молился, чтобы он был хорошим. Изо дня в день я замечал, как малюсенькие бутончики разрастались, на них появлялось перекрестье, из которого проклевывались лепестки – а потом они взрывались в полный созревший цвет. Хлопок в этом расцвете. А хлопок – это победа, это деньги, это успех всего долгого цикла.

Я не только на хлопковых полях работал. Я помогал выращивать кукурузу и соевые бобы. Я собирал снопы на комбайне, который тащил мул, это, наверно, было самой трудной работой. Я занимался этим, скажем, с июля по август или сентябрь, пока вызревал хлопок. Скоту нравилось сено, и мы запасали его на зиму. Но, ребята, сворачивать его в сноп и перевязывать голой проволокой – вот это было смертельно. Позже все стали делать машины. Но в той Дельте, где вырос я, все дело было в руках людей, оцарапанных, порезанных, с кровью и потом.

В то же время конца лета, когда мы оставляли урожай на покой и до расцвета хлопка, я искал любой другой заработок. Я рубил деревья для лесопилки. Я все еще был худосочным парнем, но я научился двигать большие бревна, поднимая их толстыми палками. Старшие показали мне, как делать работу с умом. Мне нужно было сжигать мою энергию. Работа, казалось, помогает унимать мысли в моей голове, не позволяет проблемам разрастаться. Пока я работал, я меньше скучал по маме. Я думал меньше об Энджел и о том, как она умерла. Работа не дала мне сойти с ума.

И я так же много работал в музыке. Я экономил и накопил 20 долларов на покупку гитары. Я присоединился к группе под названием the Famous St.John John Gospel Singers. Собственно, знаменитыми (Famous) мы еще не были, но мечтали такими стать. Мы хотели стать как the Famous Golden Gate Quartet. Я пел ведущим тенором по очереди с Эн-Си Тейлором. Вместе с братьями Мэтью – Джоном и Оу-Элом – и моим кузеном Биркетом мы научились петь на пять голосов. И начали выступать в церквях вокруг Индиаполы. Иногда, если в церкви узнавали, что у нас и гитара есть, наши выступления отменяли. В глазах некоторых гитара превращала наш ансамбль в банду мятежников. Но потом, когда видели, что наша музыка собирает толпы народа, они передумывали – и нас приглашали.

Тогда музыка госпел переживала перемены (как и теперь). Многие церкви для черных придерживались старых верований, были консервативны и не хотели меняться. Но певцы госпела испытывают влияние современного звучания сегодняшнего настоящего мира. Просто не могут его избежать. А группы, которые любили мы, новые современные группы, это Soul Stirrers и Dixie Hummingbirds (которые пели “Joshua Journeyed to Jericho”) – они произвели на нас огромное впечатление…

Их я слышал в передачах далеких радиостанций, работавших в Хелене, или в Западном Мемфисе, в Арканзасе, и я повторял про себя «А почему не мы?» Мои главные мечты, кроме тех, что были связаны с жизнью на ферме, состояли в том, чтобы Famous St.John John Gospel Singers стали и вправду знаменитыми. Я видел в этом способ объединить мою любовь к Господу, мою любовь к музыке и мою любовь к деньгам. И я пытался убедить не только себя, но и других участников, что нас ждет большой успех. Но преуспел я только в том, что убедил себя.